Рано утром 4 июня, когда мы болтались где-то в океане между Мидуэем и Аляской, с мостика наконец-то поступила информация, что наш разведывательный самолет обнаружил два японских авианосца. Мы попрыгали в свои самолеты, но прошел еще целый час, прежде чем нам позволили взлететь. Я был стрелком у лейтенанта Уильяма Хили из 6-й бомбардировочной эскадрильи, и в бой нас должен был вести капитан 3-го ранга Уэйд Маклуски. Еще вечером было решено, что действовать мы будем вместе с эскадрильей торпедоносцев капитана Линдси, а прикрывать нас будут истребители Джима Грея. После взлета мы долго кружили над "Энтерпрайзам", ожидая, пока в воздух поднимутся наши сопровождающие, но так этого не дождались. Прошло минут сорок, как вдруг Маклуски подал визуальный сигнал следовать за ним в юго-западном направлении, мы развернулись прочь от авианосца, и вскоре наша эскадра, растянувшаяся по океану на несколько миль, растворилась в лучах восходящего солнца...

Мое дело, как простого матроса, было маленьким - держать в готовности пулеметы, осматриваться получше и внимательнее слушать эфир, пока Хили слушает работу мотора. Сначала мы шли на высоте 10 тысяч футов, но через полчаса поднялись до двадцати. Маклуски в целях маскировки запретил пользоваться радиопередатчиками до того самого момента, пока не будут сброшены бомбы, и все необходимые команды подавал знаками рукой или покачиванием крыльев своего самолета. Однако в то утро команд от него исходило совсем немного. Через час он зачем-то круто повернул на юг, затем полетел по дуге, плавно огибающей точку, в которой мы должны были появиться.

Тут я увидел, что два самолета, летевшие позади нашей машины, один за другим вывалились из строя и стали планировать вниз на вынужденную. Я сразу понял, в чем дело - их моторы сильно дымили из-за неправильной регулировки и в любой момент могли заглохнуть. Не успел я проводить их взглядом, как заметил, что мотор шедшего рядом "донтлесса" лейтенанта Шнейдера тоже начал давать перебои. Это было плохо, но я надеялся на своего пилота - Хили был гораздо опытней, чем Шнейдер, к тому же наш мотор с самого начала полета вел себя прекрасно. Я связался с Хили по СПУ.

- Билл! - позвал я. - Наш командир, кажется, собрался вести нас через весь Тихий океан!

- Заткнись. - ответил пилот. - И гляди по сторонам.

Я вдруг неожиданно для себя понял, что наши непонятные "блуждания" - это наверняка часть какого-то дьявольски хитроумного плана, вот только самой сути этого плана я постичь пока, хоть убей, не мог. К тому же я, сколько не прислушивался, не смог уловить в эфире сведений об атаках других пикирующих бомбардировщиков, вылетевших с "Йорктауна" и "Хорнета"... Получалось так, что в бою до сих пор участвовали только торпедоносцы да истребители. Я еще раз попытался связаться с Хили, чтобы поделиться с ним своими соображениями, но тут увидел, как Шнейдер наконец тоже отвалил. Дымя неисправным мотором, он круто пошел на снижение, и скоро его "донтлесс" исчез в простирающихся под нами рваных облаках. Я высунулся из кабины, чтобы попытаться проследить за ним, как вдруг услышал в наушниках какой-то непонятный, и даже очень странный звук.

Сначала мне показалось, что со мной по СПУ хочет связаться Хили - в наушниках громко прозвучал громкий щелчок, но вслед за этим щелчком раздались два коротких сигнала, похожих на писк морзянки, затем еще два щелчка, а напоследок один долгий звук, словно кто-то в эфире полоскал горло. Я быстро включил селектор.

- Хили, ты слышал это?! - завопил я, вне себя от возбуждения.

- Что ЭТО ? - недовольно пробурчал пилот.

- Сигнал!

Но Хили не ответил. Бомбардировщик вдруг резко лёг на крыло - все наше соединение вслед за вырвавшимся далеко вперед Маклуски повернуло круто на северо-восток. Все моторы перешли на полные обороты, начиная остервенело пожирать драгоценное горючее, и скоро мы занырнули в облака, преграждавшие нам путь к поверхности океана. Хили предупредил меня:

- Приготовься!

Я бешено закрутил головой в ожидании внезапной атаки японских истребителей, и тут увидел, что облака расступились, и мы летели прямо над японской эскадрой!

Не успел я полюбоваться столь незабываемым зрелищем, как наш "донтлесс" сделал "горку" и его хвост начал быстро задираться к небу - я понял, что мы начали пикировать. Бомбардировщик падал так круто, что мои пулемёты, накренившись, чуть не соскочили со станины и не улетели к черту за борт. Я уперся в тяжеленную 100-килограммовую установку обеими ногами и в ужасе ждал развязки. Если на нас сейчас навалятся эти кошмарные "зеро", то ни о какой стрельбе в таком положении и речи быть не могло - я не мог пошевелить даже пальцем, не говоря уж об остальном. Мотор выл так остервенело, что мне показалось, что его сейчас разнесет к черту вдребезги и пополам, и мы на полной скорости, достигавшей сейчас, может быть, четырехсот узлов, врежемся прямо в море. Со своего места я прекрасно видел, как яростно вибрировали воздушные тормоза, расположенные на задней кромке крыла, и в любой момент готовые оторваться и улететь прочь. Я задрал глаза к покрытому рваными облаками небу, и дождался наконец окончания этой свистопляски - самолет сильно тряхнуло, и я понял, что Хили сбросил нашу полутонную бомбу. Меня вжало в сиденье так, что аж кишки полезли наружу. Я с трудом повернул голову и увидел взлетевшие к небу обломки и промелькнувшие сбоку вспышки ужаснейших взрывов. "ЕСТЬ! - возликовал я про себя. - Значит, не зря с л е т а л и..."

"Донтлесс" начал выравниваться, и я быстро перегруппировался, хватаясь за тяжелые пулеметы затекшими руками. Сейчас нас начнут атаковать японские истребители, и тут уж все будет зависеть не только от мастерства моего пилота, сколько от моей собственной расторопности и верного глаза. Мы уже летели почти над самой водой, задевая кончиками лопастей верхушки волн, когда я наконец увидел, ЧТО сделали с вражеским кораблем наши бомбы.

Да-да, нам было чем гордиться. Как я потом узнал, первые три пилота, в том числе и сам Маклуски, промазали, и честь первого попадания выпала моему Хили. Японский корабль пылал с носа и до самой кормы, бомбы попали прямо в снаряженные самолеты, сгрудившиеся на палубе. Такого грандиозного фейерверка я еще в жизни не видел. Огромные клубы оранжевого, черного и грязно-серого дыма поднимались высоко в небо и напоминали извержение диковинного вулкана.

- Ричардс! - вдруг завопил Хили по селектору. - Ты спишь там, или носом водишь?!

Мы летели и летели, ориентируясь на застывшее в небе солнце (компас и радио были разбиты), и сели на воду милях в пятидесяти от того места, где нас поджидали наши корабли, а потом проболтались на надувном плотике почти до следующего полдня, пока нас не обнаружила и не подобрала пролетавшая мимо "каталина". Хили отделался только царапинами, а мне осколок разорвавшегося 20-миллиметрового снаряда попал в спину и застрял там. Вот так и закончилось для меня участие в этом сражении. Можно даже сказать, что нам с Хили крупно повезло, потому что многих экипажей наши спасатели в море потом так и не нашли...

Сразу же после такого удачного спасения меня отправили на санитарном самолете прямиком в Гонолулу. Ранение хоть и было пустяковым по сути, но принесло мне много неприятностей при выздоровлении. Я очутился в одном из самых прекрасных военных госпиталей, развернутых с началом войны в вечнозеленых рощах Оаху, и тут с немалым для себя удивлением я обнаружил, что всех летчиков, участвовавших в той атаке на японские авианосцы, почему-то рассредоточили по разным заведениям, так что даже и поговорить толком было не с кем - меня окружали сплошные матросы с кораблей да пару стрелков с разведывательных "каталин", и потому все разговоры вокруг сражения и его результатов исчерпывались довольно примитивными фразами типа: "А здорово мы им врезали!" Только после окончательного выздоровления, когда меня отправили воевать на Гуадалканал, я стал что-то понимать, особенно когда стал свидетелем одного очень интересного случая, про который тоже стоит обязательно рассказать.

...Это произошло в декабре того же самого года, когда меня перевели в морскую пехоту. Хоть мои раны и затянулись наилучшим образом, но командование почему-то посчитало, что для службы на авианосцах я уже не пригоден. Об этом особенно твердил какой-то доктор-капитан, пытавшийся внушить мне, что у меня внутри якобы нарушены какие-то нервные или еще некие центры, не позволяющие моему организму больше переносить довольно грубые посадки палубного бомбардировщика на авианосец. Это было несколько смешно, потому что я не чувствовал совершенно никаких нарушений... но я не возражал, тем более я понял, что в морской пехоте, невзирая на полное фиаско ее авиации у Мидуэя, служить все же полегче. Просто скажу - мне осточертело воевать в открытом море, неделями не видеть суши и в один прекрасный момент быть сожранным вечно голодными акулами при вынужденной посадке на воду. Я хотел быть поближе к земле - вот меня и отправили на этот чёртов Гуадалканал. Я же не знал тогда, что там будет все еще похлеще, чем было при Мидуэе... Я даже не подозревал об этом!

...В один прекрасный день мы возвратились после неудачной попытки атаковать продвигающееся к острову японское соединение тяжелых крейсеров, причем чуть было не повторилась картина, аналогичная той, что произошла в свое время возле Мидуэя. Хоть пикировщики и повредили один вражеский корабль, заставив врага отказаться от проведения операции, но из боя не вернулась большая часть торпедоносцев - целых сорок экипажей. После возвращения пилот одного из немногих уцелевших "эвенджеров" выбрался из своего самолета и налетел с кулаками на моего командира - Мартина Эллсли. Он обвинил его в том, что тот якобы сорвал хорошо спланированную комбинированную атаку, и потому японцы увернулись от всех выпущенных торпед. Когда его оттаскивали от Эллсли, он орал что-то типа того, что "...мидуэйские штучки не пройдут", намекая, очевидно, на тот факт, что пикировщики, как и тогда, при Мидуэе, почему-то запоздали к месту боя. Конечно, я допускаю, что при желании аналогию можно было углядеть, но на самом деле мы ни в чем, как мне тогда казалось, не были виноваты. Дело в том, что к моменту атаки японская эскадра разделилась на две части, а наши разведывательные самолеты вовремя этот маневр не засекли. В результате наш командир решил атаковать, не дожидаясь подхода торпедоносцев, в то время, как японские "зеро" разделывали "под орех" эти самые торпедоносцы совсем в другом квадрате моря, а когда понял свою ошибку, то было поздно. Но пилот "эвенджера" не унимался, он обвинил нашего Эллсли то в сговоре с "хитрым и ленивым" адмиралом Нимитцем, то с "коварными и продажными" японцами, и я понял, что у малого просто "поехала крыша". Такого же мнения был и командир авиабазы, он отправил бедного торпедника с первой же оказией подальше от Гуадалканала, и с тех пор его больше никто не видел, и о нем больше ничего не слышал...

Однако его слова крепко запали мне в голову, и я вспомнил те странные, не вписывающиеся ни в какие схемы сигналы на частоте нашей эскадрильи, которые услышал над японской эскадрой памятным утром 4 июня. Я начал задумываться.

Конечно, не моё свинячье дело обсуждать приказы мудрых адмиралов, но мне вдруг начало казаться, что они и на самом деле ведут нечистую игру, подставляя наших ребят под японские пушки и пулеметы в угоду каким-то своим собственным махинациям. Я поделился своими невеселыми мыслями с Генри Фишером - моим приятелем, стрелком командира группы. Но Фишер только отмахнулся.

- Будешь много думать, - глубокомысленно изрек он, - попадешь к торпедникам. Для начала. Наше с тобой дело - стрелять, а не панику разводить!

...Вскоре после этого разговора меня вызвал к себе командир базы полковник Даллесон и подозрительно улыбаясь, поставил меня в известность о том, что морская пехота состоит не только из одной авиации, и в окопах на самом Гуадалканале каждый день появляется безразмерное множество свободных вакансий. Я все сразу понял, и проклиная длинный язык своего дружка Фишера, оказавшегося самым натуральным стукачом, честно признался полковнику, что, кажется, влез абсолютно не в свое дело. Даллесон похвалил меня за такую своевременную сообразительность, и один к одному повторил тезис подонка Фишера о том, что моё дело - стрелять, и стрелять поточнее, а выдвигать всякие нелепые гипотезы относительно методов ведения войны нашими адмиралами – последнее дело. Затем он зачем-то вкратце обрисовал "блестящее" положение нашей армии на фронтах и закончил свою тираду такими словами:

- Если вы, Ричардс, вдруг снова почувствуете себя адмиралом, то приходите сразу ко мне, а не распространяйте свои страдания по всей округе.

Я клятвенно пообещал командиру, что в будущем он останется мною доволен. На прощание Даллесон предупредил меня, что отныне он будет интересоваться всеми моими успехами по службе лично, и посоветовал на всякий случай пореже писать письма домой... Уходил я от него в расстроенных чувствах, ибо понимал, что теперь имею все шансы так и закончить войну простым матросом.

Однако я ошибся. Через месяц мне присвоили внеочередное (!) звание. А это означало, что пилот того "эвенджера" был в чем-то прав, но для меня эта правда оставалась тайной за семью печатями, и мне дали понять, чтобы я держался от нее подальше. Более я с разговорами насчет "мидуэйских штучек" не сталкивался, а после окончания гуадалканальской кампании, когда активность японцев на море и на суше заметно упала и наши адмиралы и генералы, перейдя из обороны к наступлению, кардинально изменили тактику ведения боёв, в том числе и воздушных, о тех трагических событиях если и вспоминали, то только в возвеличительной форме.

После войны в своих воспоминаниях я не раз возвращался к Мидуэю, но все равно старался не впутываться во всякие тайны, связанные с ним. В конце концов военные хорошо заплатили мне за то, чтобы я не навязывал свои мнения другим - не забывайте, что войну я закончил главстаршиной и получал шикарную пенсию от Пентагона, хоть и не имею никаких орденов за боевые заслуги... не считая Мидуэя, конечно. Однако я все же не удержался - как-то раз мне повстречался в Лас Вегасе Билл Томпсон, пилот 6-й разведывательной эскадрильи Эрла Галлахера, пикировавшего на "Кагу" десятым по счету после своего командира и положившего свою бомбу прямо у борта японского авианосца, и стал осторожно (как мне тогда казалось) расспрашивать его о том, какие у него были ощущения после такой подозрительно легкой победы. Но Томпсон на мои расспросы только пожимал плечами, а потом сказал: "Ну какая разница, Бон, случайно мы вышли на японцев, или специально кружили над ними в ожидании какого-то сигнала? Самое главное, что мы им все-таки врезали !"