ЗАГАДКИ И ТАЙНЫ ХХ ВЕКА
ТАЙНЫ НАУКИ и ТЕХНИКИ
АТОМНАЯ БОМБА ДЛЯ ТРЕТЬЕГО РЕЙХА
...По городам Америки совершает тур спектакль по пьесе английского автора Майкла Фрэйна “Копенгаген”, поставленный Майклом Блэкмором в нью-йоркском театре “Ройял”. В пьесе, удостоенной премии “Томми” как лучшее англоязычное театральное произведение 2000 года, всего трое действующих лиц и никакого действия – одни разговоры. Тем не менее это захватывающее зрелище. Пьеса повествует о реальном историческом событии: в сентябре 1941 года, когда победа Германии на Восточном фронте казалась вопросом нескольких недель, молодой блестящий немецкий физик, нобелевский лауреат Вернер Гейзенберг приехал в оккупированный Копенгаген к своему учителю Нильсу Бору. Эта встреча – один из ключевых эпизодов в истории создания атомного оружия. Вернувшись из Дании в Берлин, Гейзенберг продолжил работу над немецким урановым проектом. Бор в 1943 году присоединился к группе ученых, создававших атомную бомбу для Америки. О чем говорили учитель и ученик, доподлинно не известно никому. После войны Гейзенберг изложил свою версию, но ему мало кто поверил. Нильс Бор унес тайну в могилу.
Майкл Фрэйн говорит, что прочел все, что можно было прочесть по этой теме. Но он не знал, что в семье Нильса Бора хранятся неоконченные и неотправленные письма великого датчанина любимому ученику. После того как пьеса увидела свет рампы, старый спор возобновился с новой силой: не могли или не хотели немецкие физики сделать бомбу для Гитлера? Видя, сколь острый оборот принимает дискуссия, дети Бора в феврале этого года решились нарушить собственный мораторий, согласно которому документы частного архива ученого могут быть преданы гласности лишь через пятьдесят лет после его кончины, то есть в 2012 году. Письма Бора Гейзенбергу проливают свет на одну из самых волнующих тайн атомного века.
“Урановый клуб”
Вернер Гейзенберг принадлежал к тому типу немецких интеллектуалов, которых принято называть “честными националистами”. Они были не в восторге от Гитлера, но приветствовали возрождение униженной Версальским договором державы и успехи немецкого оружия, не без оснований полагая, что альтернативой может быть большевизация Европы.
...Национал-социалисты, придя к власти, не особенно интересовались наукой, ограничившись изгнанием из научных учреждений евреев. Но, как всегда бывает в таких обстоятельствах, среди самих ученых нашлись люди, пожелавшие творчески развить предначертания власти. Инициаторами кампании за “арийскую физику” были Филлип Ленард и Йоханнес Штарк, нобелевские лауреаты соответственно 1905 и 1919 года. В июле 1937 года Штарк опубликовал в официальном органе СС газете Der Schwarze Korps (“Черный корпус”) погромную статью о “белых евреях” в науке, в числе которых он назвал и Гейзенберга. Последнего он обвинил в том, что тот не вступил в национал-социалистическую партию, отказался подписать составленный Штарком манифест ученых в поддержку Гитлера и пропагандировал теорию относительности Эйнштейна. Обеспокоенный Гейзенберг попросил свою мать поговорить с ее подругой, матерью Генриха Гиммлера, а кроме того, написал письмо лично рейхсфюреру СС, требуя оградить его от нападок. Гиммлер размышлял до ноября, а затем поручил шефу гестапо Рейнхарду Гейдриху провести дознание. Гейзенберга стали вызывать в берлинскую штаб-квартиру гестапо на Принцальбрехтштрассе, где он должен был доказывать лояльность режиму. В итоге, спустя год после своего обращения к Гиммлеру, Гейзенберг получил от рейхсфюрера письмо, из которого узнал, что успешно выдержал испытание. Вскоре Гейзенберг получил престижные назначения. Он возглавил Институт физики Общества кайзера Вильгельма (крупнейшего финансируемого государством научно-исследовательского учреждения Германии) и стал профессором Берлинского университета.
Посещения гестапо оставили глубокий след в душе молодого ученого. Гейзенберг, разумеется, без труда нашел бы работу за границей. Однако он был немецким патриотом и видел свою задачу в том, чтобы не допустить разгрома теоретической физики в Германии. Летом 1939 года он приезжал в США. На вопрос своего бывшего аспиранта Эдварда Теллера (будущего создателя водородной бомбы), указывавшего на бесчинства нацистов, почему бы ему не остаться, Гейзенберг ответил: “Если мой брат украдет серебряную ложку со стола, он не перестанет быть моим братом”.
С началом Второй мировой войны немецкие ученые, работавшие в области ядерной физики, были объединены в группу, известную как Uranverein – “Урановый клуб”. Руководил проектом один из выдающихся физиков, Вальтер Герлах, а Гейзенберг стал его главным теоретиком. Целью разработчиков было создание ядерного реактора. Итальянец Энрико Ферми занимался тем же самым в
Колумбийском университете. И Гейзенберг и Ферми были уверены в том, что атомное оружие – отдаленная перспектива, а война скоро закончится. В начале 1940 года Гейзенберг впервые высказал мысль, ставшую впоследствии его навязчивой идеей: “Ни немцы, ни союзники войну не выиграют. Единственными победителями будут русские”.К лету 1941 года “Урановый клуб” далеко опередил работавших в стане союзников конкурентов в исследованиях деления ядра. Как писал позднее сам Гейзенберг: “В сентябре 1941 года мы увидели, что перед нами прямая дорога к созданию атомной бомбы”. Эта прямая дорога привела его к порогу дома Нильса Бора.
Вместе с Гейзенбергом в оккупированную Данию отправился его друг, физик Карл Фридрих фон Вайцзеккер – сын статс-секретаря немецкого МИДа Эрнста фон Вайцзеккера и старший брат Рихарда фон Вайцзеккера, будущего президента ФРГ, в то время воевавшего на Восточном фронте. Гейзенберг и Вайцзеккер надеялись уговорить Нильса Бора и сотрудников его института принять участие в немецко-датской конференции астрофизиков в Копенгагене – в этом и состояла официальная цель их поездки. Однако многие исследователи полагают, что, помимо явной, они выполняли и некую тайную миссию. Вот что рассказал в интервью “Совершенно секретно” один из крупнейших знатоков вопроса,
профессор Университета Пенсильвании Пол Лоуренс Роуз:“В июле 1941 года Вайцзеккер был очень обеспокоен сообщением шведской газеты об американском эксперименте по созданию атомной бомбы. У этой поездки была совершенно определенная цель – выяснить, что делают союзники, и узнать, не придумал ли Бор способ создать атомную бомбу, о котором Гейзенберг не знает. Более того, по завершении этой поездки Гейзенберг докладывал о ней в гестапо. У нас нет этого доклада: как и многие другие документы Гейзенберга, он исчез”.
Встревожившее Вайцзеккера сообщение газеты Stockholms Tidningen гласило: “По сообщениям из Лондона, в Соединенных Штатах проводятся эксперименты по созданию новой бомбы. В качестве материала в бомбе используется уран. При помощи энергии, содержащейся в этом химическом элементе, можно получить взрыв невиданной силы. Бомба весом пять килограммов оставит кратер глубиной один и радиусом сорок километров. Все сооружения на расстоянии ста пятидесяти километров будут разрушены”.
В своей книге “Гейзенберг и нацистский атомный проект” д-р Роуз предполагает, что беседа в гестапо могла иметь место не только после, но и до поездки в Копенгаген.
После войны Вернер Гейзенберг не отрицал наличие тайной цели, однако формулировал ее ровно противоположным образом: по его словам, он хотел получить у Бора “моральный совет”, а кроме того, через него договориться с коллегами по ту сторону фронта о взаимном моратории на создание атомной бомбы.
Неотправленное письмо
Положение Нильса Бора в оккупированной Дании было двусмысленным и уязвимым. Еврей по матери, он не скрывал своих антинацистских взглядов, находился под наблюдением гестапо, но при этом пользовался высоким покровительством в Берлине в лице Эрнста фон Вайцзеккера, прежде, в 20-е годы, занимавшего пост немецкого посла в Копенгагене.
При первой же встрече Бор наотрез отказался участвовать в конференции астрофизиков. Он пригласил Гейзенберга на обед к себе домой. Приглашению решительно воспротивилась жена Бора, Маргрет; она сменила гнев на милость только после того, как ее муж дал обещание не говорить с Гейзенбергом о политике.
После обеда хозяин и гость уединились. Как ни удивительно, впоследствии они не могли прийти к согласию даже по вопросу о том, где происходила дальнейшая беседа. Гейзенберг утверждал, что, опасаясь подслушивающих устройств, он предложил учителю выйти на улицу, Бор – что из-за обеденного стола они перешли в его кабинет.
Гейзенберг утверждает, что спросил Бора, имеют ли физики моральное право работать над проблемами атомной энергии в военное время. “Бор, – писал Гейзенберг в 1948 году, – ответил мне вопросом на вопрос: верю ли я в возможность военного использования атомной энергии, и я ответил “да”. Затем я повторил свой вопрос, и Бор, к моему изумлению, сказал, что военное применение физики в любой стране неизбежно, а потому вполне оправданно”.
Свою интерпретацию разговора Гейзенберг позднее развивал и модифицировал. В 1956 году вышла в свет книга Роберта Юнга “Ярче тысячи солнц”. Это была апология немецких физиков, которые будто бы саботировали урановый проект – в отличие от своих коллег в США и Великобритании, создавших бомбу, сброшенную на Японию. Прочитав книгу, Бор начал писать письмо Гейзенбергу, но так и не закончил его – листок остался между страниц книги Юнга. Это один из документов, которые семья Бора предала гласности:
“Дорогой Гейзенберг,
Я прочитал книгу Роберта Юнга “Ярче тысячи солнц”, которая была недавно опубликована на датском языке. И вынужден сказать вам, что глубоко удивлен тем, насколько вам отказывает память в письме к автору книги.
Я помню каждое слово наших бесед. В особенности сильное впечатление на меня и на Маргрет, как и на всех в институте, с кем вы и Вайцзеккер разговаривали, произвела ваша абсолютная убежденность в том, что Германия победит и что поэтому глупо с нашей стороны проявлять сдержанность по поводу германских предложений о сотрудничестве. Я также отчетливо помню нашу беседу у меня в кабинете в институте, в ходе которой вы в туманных выражениях сообщили: под вашим руководством в Германии делается все для того, чтобы создать атомную бомбу. Я молча слушал вас, поскольку речь шла о важной для всего человечества проблеме. Но то, что мое молчание и тяжелый взгляд, как вы пишете в письме, могли быть восприняты как шок, произведенный вашим сообщением о том, что атомную бомбу сделать можно, – весьма странное ваше заблуждение. Еще за три года до того, когда я понял, что медленные нейтроны могут вызвать деление в уране-235, а не в уране-238, для меня стало очевидным, что можно создать бомбу, основанную на эффекте разделения урана. В июне 39-го я даже выступил с лекцией в Бирмингеме по поводу расщепления урана, в которой говорил об эффектах такой бомбы, заметив, однако, что технические проблемы реального ее создания настолько сложны, что неизвестно, сколько времени потребуется, чтобы их преодолеть. И если что-то в моем поведении и можно было интерпретировать как шок, так это реакцию на известие о том, что Германия энергично участвовала в гонке за обладание ядерным оружием первой...”
Так что же произошло в сентябре 1941 года в Копенгагене на самом деле? Раскрывают ли новые документы из архива Бора загадку, которую вот уже шесть десятилетий пытаются разгадать историки? Вот что ответили автору этих строк на его вопросы крупнейшие авторитеты.
...Джеральд Холтон, профессор Гарвардского университета: “Конечно, они изменили мои представления о содержании этой встречи, потому что все, что мы знали, было письмо Гейзенберга 57-го года. Это было довольно запутанное письмо. В нем Гейзенберг говорил, что точно не помнит, что же тогда произошло, “возможно”, начал говорить с Бором о собственном моральном затруднении, об угрызениях совести при работе над ядерным оружием”.
Пол Лоуренс Роуз лишь утвердился в собственной реконструкции копенгагенской встречи: “Письма подтверждают то, о чем многие из нас говорили и что я сам написал в книге о Гейзенберге: это был визит врагов, по сути дела – разведывательная миссия”.
Но почему расхождение между двумя версиями столь велико? Что, если Бор и Гейзенберг не доверяли друг другу? Возможно, Гейзенберг, который, если принять на веру его версию, подвергал себя серьезной опасности, изъяснялся недомолвками и Бор его просто не понял?
Пол Роуз отрицает такую возможность: “Просто дело в том, что Бор был в шоке, когда понял, что Гейзенберг работает над атомной бомбой для Гитлера. Именно поэтому Бор больше молчит в их разговоре. Он молчит, как человек, испытывающий гнев и отвращение”.
Но, может быть, причина недопонимания кроется в психологической несовместимости собеседников? Бор – человек прямой и эмоциональный, а Гейзенберг холоден, замысловат и к тому же вынужден объясняться экивоками. Такую интерпретацию предложил в своих только что опубликованных воспоминаниях Эдвард Теллер, хорошо знавший обоих: “Гейзенберг был не только блестящим физиком, но и человеком, чью порядочность и чувство справедливости я имел возможность не раз оценить. Я не могу себе представить, что он поддерживал нацистов по доброй воле, еще менее – что он делал это с энтузиазмом, как гласит версия Бора. Как могло случиться, что Бор понял
его превратно?”Теллер находил простое объяснение: “Гейзенберг объяснил, что участвует в нацистском проекте, и добавил, что, к счастью, сделать атомную бомбу для Германии невозможно и он надеется, что британским и американским ученым это тоже не удастся. Почему Бор не рассказал о второй части беседы? Причина может быть простой. Как только Гейзенберг сказал, что работает для своей страны, Бор перестал его слушать”.
...Марк Уолкер, профессор Юнион-колледжа, Шенектеди, штат Нью-Йорк, еще один блестящий знаток проблемы, в разговоре с корреспондентом “Совершенно секретно” обратил внимание на эволюцию взглядов самого Теллера: “Теллер – плохой источник правды, когда речь заходит о его мотивах или о мотивах его коллег. Хотя сам Теллер потерял большую часть своей семьи во время холокоста, он был одним из первых ученых-иммигрантов, который снова принял Гейзенберга. В конце 40-х годов Теллер из Америки посылал семье Гейзенберга посылки с продуктами и предметами первой необходимости. После войны Теллер сменил страх перед Гитлером и нацизмом на страх перед Сталиным и Советским Союзом”.
...4 июня 1942 года имперский министр вооружений Альберт Шпеер созвал в Берлине совещание, желая выяснить перспективы уранового проекта. Гейзенберг подробно доложил о ходе исследований. На прямой вопрос, когда можно ожидать создания атомной бомбы, Гейзенберг ответил, что для этого, при условии бесперебойного снабжения и финансирования, потребуется несколько лет напряженной работы и в любом случае на итоги нынешней войны она повлиять не сможет. Тем самым вопрос о дальнейшей судьбе уранового проекта был решен: его не закрыли, поскольку рассчитывали, что “урановая машина”, то есть реактор, может быть использована в качестве двигателя на подводных лодках. Но ставку на него как на ultima ratio в войне больше не делали.
ЗАГАДКИ И ТАЙНЫ ХХ ВЕКА