ЗАГАДКИ И ТАЙНЫ ХХ ВЕКА


ТАЙНЫ ВОЙНЫ


МИДУЭЙСКОЕ ЧУДО


ТАЙНА "МИДУЭЙСКОГО ЧУДА"

Часть вторая

СОЛДАТЫ И ПАТРИОТЫ

2. СИГНАЛ

"С того самого момента, - рассказывал Ричардс, - как авианосцы наших обоих соединений - "Энтерпрайз" вместе с "Хорнетом" и наспех залатанным после страшного боя в Коралловом море, но все же изрядно "хромающим" "Йорктауном" выползли из Пирл-Харбора и взяли курс на запад, к Мидуэю, командование вовсю нас старалось убедить в том, что б мы не дрейфили: битва, мол, предстоит трудная, но победа, как ни крути, а все равно будет за нами. Но мы-то, летчики, прекрасно знали цену этим заверениям! Мне доводилось видеть, как "пикировали" наши допотопные "виндикейторы" в предыдущих боях прямиком в океан, и хотя к этому времени их заменили на новые "донтлессы", но торпедоносные эскадрильи так и не были перевооружены. Шесть новеньких с иголочки "эвенджеров" не успели попасть на авианосец к нашему отплытию, и их отправили по воздуху прямиком на Мидуэй для усиления сил тамошнего гарнизона. К тому же большинство эскадрилий были укомплектованы исключительно новичками, и даже их командиры всего месяц-два были призваны из резерва и не успели еще пройти даже предварительной подготовки, не говоря уже о боевой. На трех авианосцах было только две эскадрильи настоящих ветеранов, понюхавших пороху в Коралловом море, но это была капля в море.

Основной палубный истребитель ВМС США в 1941-42 гг. - Грумман "Уайлдкэт" - в чём-то не уступал японскому "Зеро", но в бою с ним шансов на успех имел очень мало.

Рано утром 4 июня, когда мы болтались где-то в океане между Мидуэем и Аляской, с мостика наконец-то поступила информация, что наш разведывательный самолет обнаружил два японских авианосца. Мы попрыгали в свои самолеты, но прошел еще целый час, прежде чем нам позволили взлететь. Я был стрелком у лейтенанта Уильяма Хили из 6-й бомбардировочной эскадрильи, и в бой нас должен был вести капитан 3-го ранга Уэйд Маклуски. Еще вечером было решено, что действовать мы будем вместе с эскадрильей торпедоносцев капитана Линдси, а прикрывать нас будут истребители Джима Грея. После взлета мы долго кружили над "Энтерпрайзам", ожидая, пока в воздух поднимутся наши сопровождающие, но так этого не дождались. Прошло минут сорок, как вдруг Маклуски подал визуальный сигнал следовать за ним в юго-западном направлении, мы развернулись прочь от авианосца, и вскоре наша эскадра, растянувшаяся по океану на несколько миль, растворилась в лучах восходящего солнца...

Мое дело, как простого матроса, было маленьким - держать в готовности пулеметы, осматриваться получше и внимательнее слушать эфир, пока Хили слушает работу мотора. Сначала мы шли на высоте 10 тысяч футов, но через полчаса поднялись до двадцати. Маклуски в целях маскировки запретил пользоваться радиопередатчиками до того самого момента, пока не будут сброшены бомбы, и все необходимые команды подавал знаками рукой или покачиванием крыльев своего самолета. Однако в то утро команд от него исходило совсем немного. Через час он зачем-то круто повернул на юг, затем полетел по дуге, плавно огибающей точку, в которой мы должны были появиться.

"Донтлессы" над океаном

...Прошло уже два часа нашего полета, мы пролетели миль триста, не меньше, и горючего в баках убавилось больше чем наполовину, а противника мы все еще не видели. Это было странно. Я подумал, что Маклуски заблудился, но обернувшись в сторону его самолета, увидел, что он спокоен, как каменный истукан с острова Пасхи. Я навел на него свой бинокль. Стало прекрасно видно, что он вертит верньер настройки рации, которая в его самолете находилась в кабине пилота, и сосредоточенно прислушивался к тому, что делалось в его наушниках. Я тоже прислушался. С нами усиленно пытался связаться командир истребительной эскадрильи капитан Грей - ведь мы должны были встретиться с ним над местом боя! По обрывкам радиоразговоров я понял, что торпедоносцы Линдси, вылетевшие вслед за нами, уже погибли все до единого, но не добились попаданий в японские корабли. Я снова поглядел в сторону командира - тот же эффект.

Тут я увидел, что два самолета, летевшие позади нашей машины, один за другим вывалились из строя и стали планировать вниз на вынужденную. Я сразу понял, в чем дело - их моторы сильно дымили из-за неправильной регулировки и в любой момент могли заглохнуть. Не успел я проводить их взглядом, как заметил, что мотор шедшего рядом "донтлесса" лейтенанта Шнейдера тоже начал давать перебои. Это было плохо, но я надеялся на своего пилота - Хили был гораздо опытней, чем Шнейдер, к тому же наш мотор с самого начала полета вел себя прекрасно. Я связался с Хили по СПУ.

- Билл! - позвал я. - Наш командир, кажется, собрался вести нас через весь Тихий океан!

- Заткнись. - ответил пилот. - И гляди по сторонам.

Я заткнулся, но радости от этого мне было мало. Мы летели уже три часа, а горючего было всего на пять, так что сами понимаете, что нам грозило... Более тихоходные торпедоносцы, с которыми мы по плану должны были взаимодействовать при атаке на японское соединение, уже давно покоились на дне Тихого океана, я слышал по радио, как японские "зеро" расправлялись с ними, а также с остальными самолетами, взлетевшими после нас, а Маклуски, вопреки всему, даже не думал поворачивать на север, куда нам давно уже нужно было лететь. И тогда меня вдруг озарило!

Я вдруг неожиданно для себя понял, что наши непонятные "блуждания" - это наверняка часть какого-то дьявольски хитроумного плана, вот только самой сути этого плана я постичь пока, хоть убей, не мог. К тому же я, сколько не прислушивался, не смог уловить в эфире сведений об атаках других пикирующих бомбардировщиков, вылетевших с "Йорктауна" и "Хорнета"... Получалось так, что в бою до сих пор участвовали только торпедоносцы да истребители. Я еще раз попытался связаться с Хили, чтобы поделиться с ним своими соображениями, но тут увидел, как Шнейдер наконец тоже отвалил. Дымя неисправным мотором, он круто пошел на снижение, и скоро его "донтлесс" исчез в простирающихся под нами рваных облаках. Я высунулся из кабины, чтобы попытаться проследить за ним, как вдруг услышал в наушниках какой-то непонятный, и даже очень странный звук.

Сначала мне показалось, что со мной по СПУ хочет связаться Хили - в наушниках громко прозвучал громкий щелчок, но вслед за этим щелчком раздались два коротких сигнала, похожих на писк морзянки, затем еще два щелчка, а напоследок один долгий звук, словно кто-то в эфире полоскал горло. Я быстро включил селектор.

- Хили, ты слышал это?! - завопил я, вне себя от возбуждения.

- Что ЭТО ? - недовольно пробурчал пилот.

- Сигнал!

Но Хили не ответил. Бомбардировщик вдруг резко лёг на крыло - все наше соединение вслед за вырвавшимся далеко вперед Маклуски повернуло круто на северо-восток. Все моторы перешли на полные обороты, начиная остервенело пожирать драгоценное горючее, и скоро мы занырнули в облака, преграждавшие нам путь к поверхности океана. Хили предупредил меня:

- Приготовься!

Я бешено закрутил головой в ожидании внезапной атаки японских истребителей, и тут увидел, что облака расступились, и мы летели прямо над японской эскадрой!

Я вовсю глядел вниз за борт. На гладкой поверхности моря среди других крупных и мелких кораблей четко выделялись три гигантских, прямо-таки чудовищно огромных авианосца с нарисованными на полётных палубах красными кругами величиной с хороший теннисный корт. На корме у каждого авианосца сгрудились приготовившихся к старту самолеты с работающими моторами. Я заметил также и четвертый авианосец, который виднелся на самом горизонте, но до него было очень далеко - с нашим запасом горючего до него дотянуться нечего было и рассчитывать.

Японский флагманский авианосец АКАГИ

Не успел я полюбоваться столь незабываемым зрелищем, как наш "донтлесс" сделал "горку" и его хвост начал быстро задираться к небу - я понял, что мы начали пикировать. Бомбардировщик падал так круто, что мои пулемёты, накренившись, чуть не соскочили со станины и не улетели к черту за борт. Я уперся в тяжеленную 100-килограммовую установку обеими ногами и в ужасе ждал развязки. Если на нас сейчас навалятся эти кошмарные "зеро", то ни о какой стрельбе в таком положении и речи быть не могло - я не мог пошевелить даже пальцем, не говоря уж об остальном. Мотор выл так остервенело, что мне показалось, что его сейчас разнесет к черту вдребезги и пополам, и мы на полной скорости, достигавшей сейчас, может быть, четырехсот узлов, врежемся прямо в море. Со своего места я прекрасно видел, как яростно вибрировали воздушные тормоза, расположенные на задней кромке крыла, и в любой момент готовые оторваться и улететь прочь. Я задрал глаза к покрытому рваными облаками небу, и дождался наконец окончания этой свистопляски - самолет сильно тряхнуло, и я понял, что Хили сбросил нашу полутонную бомбу. Меня вжало в сиденье так, что аж кишки полезли наружу. Я с трудом повернул голову и увидел взлетевшие к небу обломки и промелькнувшие сбоку вспышки ужаснейших взрывов. "ЕСТЬ! - возликовал я про себя. - Значит, не зря с л е т а л и..."

"Донтлесс" начал выравниваться, и я быстро перегруппировался, хватаясь за тяжелые пулеметы затекшими руками. Сейчас нас начнут атаковать японские истребители, и тут уж все будет зависеть не только от мастерства моего пилота, сколько от моей собственной расторопности и верного глаза. Мы уже летели почти над самой водой, задевая кончиками лопастей верхушки волн, когда я наконец увидел, ЧТО сделали с вражеским кораблем наши бомбы.

Атака "донтлиссов". Японские авианосцы горят

Да-да, нам было чем гордиться. Как я потом узнал, первые три пилота, в том числе и сам Маклуски, промазали, и честь первого попадания выпала моему Хили. Японский корабль пылал с носа и до самой кормы, бомбы попали прямо в снаряженные самолеты, сгрудившиеся на палубе. Такого грандиозного фейерверка я еще в жизни не видел. Огромные клубы оранжевого, черного и грязно-серого дыма поднимались высоко в небо и напоминали извержение диковинного вулкана.

- Ричардс! - вдруг завопил Хили по селектору. - Ты спишь там, или носом водишь?!

"Зеро" в атаке

Перед нами с диким воем проскочил хищный силуэт японского "зеро", и на фюзеляже передо мной появились огромные рваные дыры. Другой "зеро", резко снижаясь, пристраивался к нам в хвост, и я судорожно развернул пулемёты в его сторону. Однако наш "донтлесс" так сильно трясло, что я не смог как следует прицелиться, и только впустую истратил целую обойму, чуть не прострелив наш собственный стабилизатор. Впрочем, истребитель вскоре отвалил, так и не сделав по нам ни единого выстрела. Может быть у него кончились патроны? Скорее всего. Как я потом узнал, большая часть самолетов японского воздушного патруля перед атакой пикировщиков провела в воздухе по нескольку часов, расстреливая самолеты, прилетавшие с Мидуэя, и вполне вероятно, что наш преследователь попросту исчерпал весь свой ресурс. Нам удалось уйти, но наш искалеченный бомбардировщик до "Энтерпрайза" все же не дотянул...

Мы летели и летели, ориентируясь на застывшее в небе солнце (компас и радио были разбиты), и сели на воду милях в пятидесяти от того места, где нас поджидали наши корабли, а потом проболтались на надувном плотике почти до следующего полдня, пока нас не обнаружила и не подобрала пролетавшая мимо "каталина". Хили отделался только царапинами, а мне осколок разорвавшегося 20-миллиметрового снаряда попал в спину и застрял там. Вот так и закончилось для меня участие в этом сражении. Можно даже сказать, что нам с Хили крупно повезло, потому что многих экипажей наши спасатели в море потом так и не нашли...

Атака "донтлиссов". "Акаги" в огне

Сразу же после такого удачного спасения меня отправили на санитарном самолете прямиком в Гонолулу. Ранение хоть и было пустяковым по сути, но принесло мне много неприятностей при выздоровлении. Я очутился в одном из самых прекрасных военных госпиталей, развернутых с началом войны в вечнозеленых рощах Оаху, и тут с немалым для себя удивлением я обнаружил, что всех летчиков, участвовавших в той атаке на японские авианосцы, почему-то рассредоточили по разным заведениям, так что даже и поговорить толком было не с кем - меня окружали сплошные матросы с кораблей да пару стрелков с разведывательных "каталин", и потому все разговоры вокруг сражения и его результатов исчерпывались довольно примитивными фразами типа: "А здорово мы им врезали!" Только после окончательного выздоровления, когда меня отправили воевать на Гуадалканал, я стал что-то понимать, особенно когда стал свидетелем одного очень интересного случая, про который тоже стоит обязательно рассказать.

...Это произошло в декабре того же самого года, когда меня перевели в морскую пехоту. Хоть мои раны и затянулись наилучшим образом, но командование почему-то посчитало, что для службы на авианосцах я уже не пригоден. Об этом особенно твердил какой-то доктор-капитан, пытавшийся внушить мне, что у меня внутри якобы нарушены какие-то нервные или еще некие центры, не позволяющие моему организму больше переносить довольно грубые посадки палубного бомбардировщика на авианосец. Это было несколько смешно, потому что я не чувствовал совершенно никаких нарушений... но я не возражал, тем более я понял, что в морской пехоте, невзирая на полное фиаско ее авиации у Мидуэя, служить все же полегче. Просто скажу - мне осточертело воевать в открытом море, неделями не видеть суши и в один прекрасный момент быть сожранным вечно голодными акулами при вынужденной посадке на воду. Я хотел быть поближе к земле - вот меня и отправили на этот чёртов Гуадалканал. Я же не знал тогда, что там будет все еще похлеще, чем было при Мидуэе... Я даже не подозревал об этом!

Так вот, когда я попал на этот остров вместе со свежими частями морской пехоты, там уже несколько месяцев творилось такое, что простым человеческим языком и описать невозможно. Конечно, в тыл поступали только победные реляции, чтобы, как говорится, держать моральный дух нации на должной высоте, о потерях в этих реляциях по большей части не было ни слова, но когда я впервые увидел перепаханную японскими бомбами и снарядами взлетную полосу Гендерсон-Филд, то сразу смекнул, что попал совсем не по тому адресу. Каждая стычка между нами и японцами на суше превращалась в настоящую скотобойню, не уступающую по живописности лучшим произведениям Босха. До сих пор я предполагал, что настоящая мясорубка творится гораздо западней, на Новой Гвинее, например, но тут было все ужасней, словно и мы, и японцы защищали не населенные всяческими миазмами джунгли где-то на самом краю света, а землю своих предков. За несколько дней до моего появления на Гуадалканале японцы утопили на подходе к острову один наш авианосец, сразу урезав ударные силы Нимитца вдвое, они уничтожили почти три сотни самолетов и много других кораблей. Аэродром, расположенный, кстати, вблизи самой линии фронта, каждую Божию ночь обстреливали японские крейсера, наш флот попытался прекратить это "избиение младенцев", но силы опять-таки оказались неравны, и однажды после полуночи 30 ноября японские эсминцы в коротком ночном бою торпедами пустили на дно морское сразу четыре наших тяжелых крейсера - основу сопротивления защитников острова от убийственных набегов неприятельского флота, на том дело и закончилось. Подходы к Гуадалканалу оказались блокированы японскими линкорами, и помочь не могли даже героические усилия всей нашей авиации. Когда уцелевшие после непрекращающихся ночных обстрелов бомбардировщики взлетали утром на перехват врага, японских кораблей обычно и след простывал - они быстро отходили за пределы досягаемости нашей авиации. Так что несладко, одним словом, было нам на Гуадалканале, очень несладко.

...В один прекрасный день мы возвратились после неудачной попытки атаковать продвигающееся к острову японское соединение тяжелых крейсеров, причем чуть было не повторилась картина, аналогичная той, что произошла в свое время возле Мидуэя. Хоть пикировщики и повредили один вражеский корабль, заставив врага отказаться от проведения операции, но из боя не вернулась большая часть торпедоносцев - целых сорок экипажей. После возвращения пилот одного из немногих уцелевших "эвенджеров" выбрался из своего самолета и налетел с кулаками на моего командира - Мартина Эллсли. Он обвинил его в том, что тот якобы сорвал хорошо спланированную комбинированную атаку, и потому японцы увернулись от всех выпущенных торпед. Когда его оттаскивали от Эллсли, он орал что-то типа того, что "...мидуэйские штучки не пройдут", намекая, очевидно, на тот факт, что пикировщики, как и тогда, при Мидуэе, почему-то запоздали к месту боя. Конечно, я допускаю, что при желании аналогию можно было углядеть, но на самом деле мы ни в чем, как мне тогда казалось, не были виноваты. Дело в том, что к моменту атаки японская эскадра разделилась на две части, а наши разведывательные самолеты вовремя этот маневр не засекли. В результате наш командир решил атаковать, не дожидаясь подхода торпедоносцев, в то время, как японские "зеро" разделывали "под орех" эти самые торпедоносцы совсем в другом квадрате моря, а когда понял свою ошибку, то было поздно. Но пилот "эвенджера" не унимался, он обвинил нашего Эллсли то в сговоре с "хитрым и ленивым" адмиралом Нимитцем, то с "коварными и продажными" японцами, и я понял, что у малого просто "поехала крыша". Такого же мнения был и командир авиабазы, он отправил бедного торпедника с первой же оказией подальше от Гуадалканала, и с тех пор его больше никто не видел, и о нем больше ничего не слышал...

Однако его слова крепко запали мне в голову, и я вспомнил те странные, не вписывающиеся ни в какие схемы сигналы на частоте нашей эскадрильи, которые услышал над японской эскадрой памятным утром 4 июня. Я начал задумываться.

Конечно, не моё свинячье дело обсуждать приказы мудрых адмиралов, но мне вдруг начало казаться, что они и на самом деле ведут нечистую игру, подставляя наших ребят под японские пушки и пулеметы в угоду каким-то своим собственным махинациям. Я поделился своими невеселыми мыслями с Генри Фишером - моим приятелем, стрелком командира группы. Но Фишер только отмахнулся.

- Будешь много думать, - глубокомысленно изрек он, - попадешь к торпедникам. Для начала. Наше с тобой дело - стрелять, а не панику разводить!

...Вскоре после этого разговора меня вызвал к себе командир базы полковник Даллесон и подозрительно улыбаясь, поставил меня в известность о том, что морская пехота состоит не только из одной авиации, и в окопах на самом Гуадалканале каждый день появляется безразмерное множество свободных вакансий. Я все сразу понял, и проклиная длинный язык своего дружка Фишера, оказавшегося самым натуральным стукачом, честно признался полковнику, что, кажется, влез абсолютно не в свое дело. Даллесон похвалил меня за такую своевременную сообразительность, и один к одному повторил тезис подонка Фишера о том, что моё дело - стрелять, и стрелять поточнее, а выдвигать всякие нелепые гипотезы относительно методов ведения войны нашими адмиралами – последнее дело. Затем он зачем-то вкратце обрисовал "блестящее" положение нашей армии на фронтах и закончил свою тираду такими словами:

- Если вы, Ричардс, вдруг снова почувствуете себя адмиралом, то приходите сразу ко мне, а не распространяйте свои страдания по всей округе.

Я клятвенно пообещал командиру, что в будущем он останется мною доволен. На прощание Даллесон предупредил меня, что отныне он будет интересоваться всеми моими успехами по службе лично, и посоветовал на всякий случай пореже писать письма домой... Уходил я от него в расстроенных чувствах, ибо понимал, что теперь имею все шансы так и закончить войну простым матросом.

Однако я ошибся. Через месяц мне присвоили внеочередное (!) звание. А это означало, что пилот того "эвенджера" был в чем-то прав, но для меня эта правда оставалась тайной за семью печатями, и мне дали понять, чтобы я держался от нее подальше. Более я с разговорами насчет "мидуэйских штучек" не сталкивался, а после окончания гуадалканальской кампании, когда активность японцев на море и на суше заметно упала и наши адмиралы и генералы, перейдя из обороны к наступлению, кардинально изменили тактику ведения боёв, в том числе и воздушных, о тех трагических событиях если и вспоминали, то только в возвеличительной форме.

После войны в своих воспоминаниях я не раз возвращался к Мидуэю, но все равно старался не впутываться во всякие тайны, связанные с ним. В конце концов военные хорошо заплатили мне за то, чтобы я не навязывал свои мнения другим - не забывайте, что войну я закончил главстаршиной и получал шикарную пенсию от Пентагона, хоть и не имею никаких орденов за боевые заслуги... не считая Мидуэя, конечно. Однако я все же не удержался - как-то раз мне повстречался в Лас Вегасе Билл Томпсон, пилот 6-й разведывательной эскадрильи Эрла Галлахера, пикировавшего на "Кагу" десятым по счету после своего командира и положившего свою бомбу прямо у борта японского авианосца, и стал осторожно (как мне тогда казалось) расспрашивать его о том, какие у него были ощущения после такой подозрительно легкой победы. Но Томпсон на мои расспросы только пожимал плечами, а потом сказал: "Ну какая разница, Бон, случайно мы вышли на японцев, или специально кружили над ними в ожидании какого-то сигнала? Самое главное, что мы им все-таки врезали !"

Ответ Томпсона меня не убедил, я почувствовал, что он чего-то недоговаривает. А буквально через несколько дней после этого разговора у меня начались странные неприятности на работе, закончившиеся необоснованным, на мой взгляд, увольнением, и я, с опозданием, правда, но сообразил наконец, в чем именно тут было дело. Я опять нарушил табу, и был за это наказан. На мое счастье, у меня к тому времени была скоплена приличная сумма денег, на которые я без долгих раздумий приобрел забегаловку в Окленде, превратив ее в ресторан средней руки. Но вам я рассказываю это сейчас потому, что хранить молчание не имеет более смысла. Под конец жизни мне очень хотелось бы узнать, прав был тот летчик с торпедоносца, от которого я узнал о существовании некоей "мидуэйской тайны", или не прав. Ведь думать мне никто не запрещал, и я до сих пор уверен на все сто, что наш адмирал Нимитц вел во время войны двойную игру, и за все свои победы расплачивался жизнями многих наших парней, которые этого совершенно не заслуживали. Кабинетные вояки из Вашингтона развязали ему руки, предоставив на Тихом океане полную свободу действий и не вмешиваясь во все его дела. Конечно, они может быть и не предполагали того, что с теми небольшими средствами, которые ему были отпущены, он перейдет в наступление против японцев раньше, чем мы покончим в Европе с Гитлером. Не забывайте, что тихоокеанский театр военных действий в планах Верховного командования был ВТОРОСТЕПЕННЫЙ! Но Нимитц, к удивлению своего начальства, стал БИТЬ сильнейший японский флот еще задолго до того, как начал получать из Америки новые корабли, танки и самолеты! До самого конца 1942-го года в составе наших эскадр никогда не было больше двух авианосцев одновременно, тогда как японцы всегда оперировали не меньше, чем десятком! Я не говорю уж про линкоры и истребители - на Гуадалканале я своими глазами наблюдал, чем в большинстве случаев заканчивались воздушные поединки между нашими импотентными "уайлдкэтами" и японскими "зеро", или между нашими неправильно спроектированными крейсерами и маленькими, но хорошо вооруженными и быстроходными японскими эсминцами. До начала следующего года ни одна даже удачная морская битва не закончилась нашей окончательной победой, и все же японцы после этих битв вели себя так, словно битыми оказывались не мы, а они... Я видел все своими глазами, и до сих пор не могу поверить в то, что японцы при всем своем количественном, техническом и моральном превосходстве начали проигрывать сражения просто так, благодаря какому-то мифическому "героизму" наших солдат и офицеров... Весь наш флот и вся наша армия состояла из таких, как я, а я лично не собирался "под танки бросаться" во имя каких-то там патриотических идеалов, хотя от боевой работы никогда не отлынивал. У японцев было гораздо больше оснований для проявления этого самого героизма - ведь это были сущие фанатики, которым про обязанность умереть за своего косоглазого императора вдалбливали с пеленок, да к тому же вооруженные первоклассной техникой, о которой в том году мы по большей части могли только мечтать. На Гуадалканале, например, сразу же после высадки десанта, когда японцев на всем острове насчитывалось едва ли 1000 штыков, их не смогли победить 11 тысяч солдат отборнейшей (по нашим меркам) американской морской пехоты, поддержанных всей авиацией флота! Нас пытались убедить в том, что японцы - дураки, и воевать не умеют, и что самый главный дурак среди них всех - сам адмирал Ямомото, но я думаю совсем иначе. Ведь если бы японцы только ЗАХОТЕЛИ, они смогли бы нас запросто раздавить и вымести не только с Гуадалканала, но и со всего Тихого океана! Пример: за первые четыре месяца гуадалканальской кампании только японские подлодки и эсминцы только торпедными ударами уничтожили целый флот, который состоял из двух авианосцев, семи крейсеров и 16 эсминцев - можно себе только представить, что бы стало с нашими военно-морскими силами, если бы японцы взялись за них всерьёз и ввели в бой ВСЕ свои корабли!

Мощнейший линкор Второй мировой войны "ЯМАТО".

...Тем не менее после Мидуэя японцы почему-то больше не желали делать то, что они проделали с нами в Пирл-Харборе и других местах за первые полгода войны. Большинство японских линкоров провели всю войну далеко в тылу, а авианосцы по большей части и носа не показывали из своих баз в Японии, пока их не потребовалось использовать в качестве ПРИМАНКИ в 1944 году у Филиппин, где они все и были успешно уничтожены нашими самолетами. Тоже казус, но возвращаясь к адмиралу Ямомото, можно подумать, что в 42-м он просто решил предоставить Нимитцу шанс почувствовать себя человеком после стольких поражений... Странное везение "преследовало" Нимитца в 42-м, очень странное. Это было видно даже невооруженным глазом, но ни один американец не решался себе в этом признаться, потому что героем в конце концов желает стать каждый..."

дальше 

 


В ТАЙНУ МИДУЭЙСКОГО ЧУДА

В МИДУЭЙСКОЕ ЧУДО

В ТАЙНЫ ВОЙНЫ

В ЭНЦИКЛОПЕДИЮ

В КАРТУ САЙТА 


ЗАГАДКИ И ТАЙНЫ ХХ ВЕКА












Хостинг от uCoz